«ДНК», состоящая из приколов и кой-чего ещё
Лишь сравнительно недавно слово «мем» обрело то значение, которое известно современной широкой публике.
Термин же этот, в эпоху повсеместного распространения Интернета ставший означать что-то вроде шутки или прикола, чаще всего помещённых на смешной картинке, возник задолго до любых имиджборд, вдали от всякого троллинга.
«Мем» как понятие впервые употребляется Ричардом Докинзом, английским эволюционным биологом, в 1976 году. В своём научно-популярном труде «Эгоистичный ген» он утверждает, что в фундаменте культуры, в принципах её формы лежат мемы — точно так же, как в основании всякого живого организма, в глубине его сущности пребывают гены.
В преддверии выхода очередного выпуска подкаста «Культурные связи», гостем которого стал совладелец рекламного агентства «Пикчер» Артём Крашенинников, мы в общих чертах попытаемся выяснить, что такое мем, и каков его смысл в нашем существовании.
Помимо очевидной игры слов, этот мем примечателен ещё и возможным высмеиванием распространённой ошибки: на портрете здесь изображён вовсе не Кант, а Фридрих Якоби — один из главных его критиков.
Но как мемы стали не только единицами культурной материи мира, но и чем-то вроде BOMBARDINO CROCODILO, уле=еле и чипи-чипи-чапа-чапа?
Как мы уже сказали, мем является элементарной частицей культуры — тем, что воспроизводится в ней из места в место, из настоящего в грядущее.
Оказалось, что среди мемов, распространявшихся в Интернете особенно широко и скоро, всяческие шутливые, курьёзные и насмешливые материалы были (и остаются) едва ли не самыми популярными.
Однако в Интернете существует немало прочих записей, также обыкновенно называемых мемами, которые нельзя назвать хоть сколько-то весёлыми.
В самом деле, мем как сущность характеризует отнюдь не наличие юмористических свойств в его содержании или форме, но нечто иное — назовём это отношением происхождения.
Само английское слово «meme», которое в 76-м году предложил публике Докинз, происходит от древнегреческого μίμησις (мимэсис), что по-русски — «подобие».
Нетрудно теперь заметить, что к «мему» прилагаются однокоренные слова: таковы, например, «мимикрия» и «мим». Общее их значение очевидно выражает мысль о подражании одного существа другому, о некоторой несвободе подражающего, его зависимости от подражаемого, а вместе с тем — об их схожести, близости и даже родственности.
Всякий ли мем, стало быть, является подобием чего-то? По всей видимости, да, поскольку каждый из них с необходимостью происходит из явления, гарантирующего мему собственно его «меметичность», то есть то, что требуется понимать, чтобы распознавать мем как мем.
О всяком меме говорят, что за него «нужно шарить», но не о всяком — что с него «нужно угорать».
Метафора родственности, возникающая при размышлении о подобии как сущностном свойстве мема, позволяет нам теперь уяснить, чем в самом деле является мем.
В самом деле, некое это, если оно действительно родственно вот тому, принадлежит, как и оно, стало быть, к одному-единственному, тому же самому роду.
«Род» же по-древнегречески — γένος (гэнос).
Стало быть (сделаем теперь пусть и широкий, но всё-таки твёрдый шаг вперёд), мем подобен гену: прежде всего, в том, что он так же порождён подобным, но всё же иным, и он всегда порождает подобное, но всё же — иное.
Человек, согласно социобиологической теории (одним из авторов которой является Докинз, упоминаемый тут), уподобляющей мемы генам, то есть его сознание, его Я и тому подобный дух — не фундаментальны и просты по своей природе, но напротив, слагаемы из частиц, будто бы лишённых какой-либо сознательности (по крайней мере, той её непосредственной ясности, присущности и собственности, каковой обладает наша душа).
В этих-то крупицах живого организма, говорят социобиологи, скрывается подлинная воля и власть над тем, что мы с очевидностью переживаем как наши Я; эти самые крохи суть истинные суверены наших дел и судеб — древние, как Бог весть что, гены.
Мемы подобны им. Вместе с генами, совсем иные, родственные уже друг другу, мемы способны так же сохранять и размножать себя, как и они; пусть и не посредством аминокислот, но силою символов ума, образ наших жизней определяется мемами, упорядочивающими всё, что мы знали, знаем и сможем знать в другие дни.
Иначе говоря, мем — это всякий продукт культуры, поскольку он является умопостигаемым и произведённым посредством духа.
Однако мему не нужен ясный — подобный, например, анекдотическому — смысл. Невнятная нелепица столь же благодатна для его распространения, сколь и блестящая комедия. При этом абсурд мема всегда оказывается хаотичнее абсурда любой иной шутки, поскольку его нарратив столь же есть, сколь и нет.
Так, юмористический мем, проникнув всюду, распространил себя в круговерти подобий и различий по Интернету (по нашим умам, умам его пользователей), став со временем будто бы мемом как таковым.
По крайней мере, таково обыденное употребление этого понятия в речи нашего времени.
Что это значит для нас? Что делать?
Итак, следует вновь сказать:
1. Что изначально мемы — это не столько смешные картинки со смешными же подписями, сколько вообще всякая информация, определяющая нашу жизнь к тому или иному положению. Иначе говоря, это всё, что возможно помыслить (в том числе и, разумеется, приколы);
2. Что поскольку мемы определяют наше существование, словно гены, постольку наша жизнь есть следствие действия мемов на нас, а также их взаимодействия между собою в нас;
3. Что развлечение, расслабление, радостное настроение духа бывает обыкновенно вызываемо смехом, а потому мы более склонны к смеху, чем к иному переживанию (за исключением, разве что, мгновений пресыщения или строго состояния души); стало быть, смешные мемы гораздо чаще, чем какие-либо иные, распространяются между нами. Мы полагаем, что это более или менее очевидно.
Следует ли нам преодолевать то положение, в котором мы, хихикая, оказались? Следует ли вернуть (хотя бы частично) понятию мема ту значимость, которой он, как мы постарались показать, обладал изначально?
Пожалуй, следует — хотя бы для того, чтобы не найти себя, утомлённого смехом, посреди тоски, лёгкой и хрупкой, как вафельный стаканчик, но тяжёлой, как стылое молоко в его тонких тисках.
Всё, впрочем, хорошо в меру, как говорят старики.
Даже BOMBARDINO CROCODILO…
