Казань. Многослойный город глазами петербуржца
XX век для Казани — время нового и разнообразного архитектурного опыта, который подключился и к активно развивавшемуся городу рубежа XIX — начала XX века, и к наследию губернского времени, и к богатой национальной традиции. Петербург, Петроград, Ленинград также проходил через трансформации, чему-то сопротивляясь, а что-то принимая легко и последовательно. Мы попробовали взглянуть на важные памятники казанской архитектуры конца XIX–XX века, определить их специфику и посмотреть, как перекликаются сюжетные линии и судьбы архитектуры Казани и Петербурга.
Подкаст был подготовлен в рамках проекта школы Masters к летнему книжному фестивалю издательства Ad Marginem «Смена».
Казань была основана как пограничная крепость Волжской Булгарии, позже взяв на себя и ряд других функций. Как сформировавшийся город Казань, конечно, намного старше Петербурга, первое письменное упоминание относится к XIV веку. Но, хотя на первый взгляд далекий строгий северный Петербург и старинная живописная южная Казань дают мало очевидных поводов для сравнения, есть ряд общих черт, которые можно отметить уже на уровне функций и характера этих городов. Даже в первом приближении сразу приходит в голову, что в Казани — Волга, река Казанка, протока Булак и система из трёх озер Кабан. В Петербурге — Нева, реки и каналы, берег Финского залива. Центральный петербургский ансамбль — Дворцовая площадь и сердце Казани — Казанский Кремль — это принципиально разные формы городского пространства. Но за то и на Дворцовой, и в Кремле есть Эрмитаж. Причем «Эрмитаж-Казань» — старейший и наиболее плодотворно работающий филиал главного музея страны. В Петербурге есть Уделка, а в Казани — Блошиный рынок «Книжка».
В Казани с 2005 года есть даже Петербургская улица — там и копия ротонды Казанского собора, и три моста через «реку», выложенную из серой брусчатки, и памятник галере «Тверь», на которой в свое время из столицы доплыла до Казани императрица Екатерина II. Но улица не дает представления ни о петербургский, ни о казанский идентичности. Поэтому мы все-таки обратимся к историческому наследию.
И Казань, и Петербург отличает столичный характер, роль объединяющего центра. Не только административного. С XVIII века Казань — это образовательный и культурный центр Поволжья: здесь открылась первая в России провинциальная гимназия, с конца XVIII века действовал постоянный театр. Город объединил несколько религиозных традиций: ислам, православие, иудаизм, протестантские и католические общины. Что, конечно, перекликается с образом культурной и открытой всем религиям северной столицы.
Чтобы понять, в чем состоял эксперимент XX века, нужно внимательно посмотреть на то, что ему предшествовало. Архитектуре — и в Казани, и в Петербурге, и во всей Европе пришлось пройти во второй половине XIX века через немного болтливую в своей такой местами избыточной повествовательности и декоративности стадию историзма и эклектики. говоря об эклектике в Казани, нельзя не упомянуть Дом Ушковой. Особняк был спроектирован в 1904 году, когда в разгаре уже был стиль модерн, но эклектика по-прежнему оставалась востребованным направлением. Так и Алексей Ушков, сын богатого промышленника и наследник империи химических заводов, заказывая дом в качестве свадебного подарка для жены Зинаиды Николаевны, сделал вполне предсказуемый выбор. Чем более ошеломительно, тем лучше: поэтому орлы, драконы, перевитые гирлянды и модные супер-современные большие квадратные окна с ажурными металлическими сандриками в нижнем этаже. Интерьер был еще эффектнее: двери с арабской вязью, ампирные интерьеры, китайские мотивы парадной лестницы, и, как последний сокрушительный удар, лишающий чувств восторженного зрителя — сад-грот, имитирующий пещеру со сталактитами на верхнем этаже.
Полноценно воплотить принципы новой архитектуры в послереволюционной Казани удалось Семену Пэну и Анатолию Густову — авторам проекта Дома Печати, возведенного в 1934–1935 годы. Очень эффектное здание, которое трудно сфотографировать, передать ощущение от него в одном кадре. Здесь как раз очень много зон, решенных самостоятельно. Во-первых, конечно, вертикальный полукруглый выступ на главном фасаде, который делит стену на две одинаковых части. «Строчки» балконных ограждений делают их похожими на листы бумаги, а весь фасад — на раскрытую книгу. Широкие прямоугольные проезды создают иллюзию приподнятости здания над землей. Корпус, выходящий на улицу Баумана, совсем корбюзианский: гладкие оштукатуренный стены, лежачие ленточные окна, тонкие круглые безордерные опоры — пилотис, образуют галерею первого этажа. Прибавте к этому выносные лестницы, круглые окна и ниши — «иллюминаторы», плоскую кровлю — получается идеальное здание раннего модернизма, которым гордился бы любой европейский прогрессивный архитектор.
Семен Пэн, окончивший Ленинградский институт гражданских инженеров, хорошо знал лидера ленинградских конструктивистов — архитектора Александра Никольского, был знаком с опытом нашего северного петроградского авангарда, в котором отличительной особенностью стал своеобразный «элементаризм». На эти эксперименты оказал влияние супрематизм Малевича, работы Татлина, все, что научило архитекторов выстраивать смелые сочетания и комбинации контрастных, динамичных форм. Например, клин, врезающийся в цилиндрический объем, полукруглая башня, сопряженная с вытянутым малоэтажным блоком. Присмотритесь к Бане № 3 на Большой Красной улице, или Общежитию завода обозных деталей на Мало-Московской. Эти приемы оправдывают любое, самое радикальное очищение и рационализацию. Задают характер даже самому скромному зданию эпохи авангардных поисков.
Но несмотря на то, что амбиции в корне преобразовать городскую среду были колоссальные, реальных мощностей строительной инфраструктуры не хватало. В отличие от Москвы, что в Ленинграде, что в Казани, не всегда хватало средств точно воплотить все замыслы. Железобетонные перекрытия имитировались в дереве и кирпиче, Дорогой металл для фурнитуры заменялся более дешевыми аналогами. Из-за чего здания быстро теряли нарядный свежий вид, новостройки потом эксплуатировали, мягко говоря, небрежно. А на первых жилых домах экономили еще больше, по сравнению с показательными общественными и индустриальными объектами. Это часто не авангард в чистом виде, а именно очищенная рационализированная архитектура. В Ленинграде она даже иногда была с рудиментами неоклассики — как в проектах Бурышкина, Гегелло, Никольского конца 1920-х годов. А в Казани — это, например, Мергасовский дом. Это первый пример новой архитектуры в Казани, хотя, когда оно было построено, шел уже 1928 год.
Здесь, как и в ленинградской архитектуре мы можем заметить признаки классического отношения к проектированию — двускатные фронтончики, симметрия парадного фасада, акцент на парадном ризалите. Но и современность здесь прозвучала отчетливо: отсутствие декора, высокие окна лестничных клеток, пластические акценты, созданные угловыми балконами. Дом в Мергасовом переулке был первым многоэтажным многоквартирным зданием Казани, подключенным к водопроводу. Кроме того, при строительстве был использован инновационный материал — плиты из прессованного камыша (тот самый советский камышит). Судьба первой казанской авангардной многоэтажки, как и у многих ленинградских жилмассивов этого периода, печальная. Спартанские планировки и удобства не соответствуют требованиям современного городского комфорта. Суровая эксплуатация на протяжении почти ста уже лет довела здание до предельного износа. А реставрировать экспериментальные дома дороже, чем строить новые. Сейчас Мергасовский дом расселен, но по-прежнему производит впечатление своей независимой осанкой.
Поздний советский модернизм — и в Москве, ив Казани, и в Ленинграде, повсеместно ориентировался на опыт брутализма, поздние работы Корбюзье, Луиса Кана, Пола Рудольфа. Казалось, это честно, дамократично, сильно. Но уже в 1970-е годы бетон стал ассоциироваться не с четностью, а с грубостью. Бетонная поверхность быстро старела, бетон темнеет, крошится. Кроме того, проекты позднего модернизма, возведенные в исторических кварталах, казались горожанам недружелюбными инородными телами. Вокруг этого наследия до сих пор ведется много споров. И часто здания оказываются заброшенными, постепенно умирают. Прекрасный Татарский государственный академический театр имени Галиасгара Камала тоже не выдержал испытание временем. Недавно был проведен архитектурный конкурс на строительство нового здания. Выиграл любопытный проект японского бюро Кэнго Кума, вдохновленный таким природным явлением как ледяные цветы, которые создаются ветром на поверхности озера Кабан, но он, мне кажется, по пластике, чем-то перекликается с первоначальным советским зданием.
В связи с этой неоднозначной судьбой многих зданий, особенно важным, удачным, необыкновенно профессиональным представляется проект реконструкции другого памятника позднего казанского модернизма — бывшего филиала Центрального музея Ленина, который с 1992 был реорганизован в Национальный культурный центр «Казань», а теперь там разместилась Национальная библиотека Республики Татарстан. Здание по замыслу архитектора Анатолия Полянского должно было напоминать развивающееся знамя. Группа разновеликих призм сопряжены в единую, действительно очень динамичную группу, фасады, облицованные красным гранитом, и проработаны ребристым рельефом, напоминающим складки ткани. И трудно было представить, что это суровое сооружение можно превратить в дружелюбное, востребованное пространство и приспособить под актуальные городские практики. Но московское бюро Хора и архитекторы Михаил Микадзе, Оят Шукуров сделали, кажется невозможное. Им удалось придумать бережный проект. Они сохранили старые фасады, почистили, обновили. Дополнили глухие замкнутые объемы стеклянными врезками, добавили террасу со стороны реки.
Внутри подобрали зеленый змеевик, белый мрамор и песчаник, полимерный пол с крошкой натурального камня — материалы, которые перекликаются и с советской практикой, и в то же время выглядят современно. Внутри — прекрасно оборудованные читальные залы, продуманное книжное хранение, музыкальная зона, пространства для занятий, творческих лабораторий, кафе, в общем — идеальное открытое городское пространство. В Петербургской современной практике реконструкции позднего модернизма такого масштаба пока не случалось. Но одна ассоциативная связь, когда заходишь внутрь новой библиотки, срабатывает. Вспоминается библиотека Аалто в Выборге — светлая, с потолочными круглыми фонарями дневного света, с натуральным деревом в отделке, как и в читальном зале Национальной библиотеки Татарстана. Очень человечески ориентированная, не утратившая своей актуальности даже спустя сто лет, ныне к великому счастью тщательно отреставрированная.
