В рубрике, посвященной современной городской архитектуре и ее исторической генеалогии, Сергей Кавтарадзе рассказывает о стальном кружеве Дома культуры «ГЭС-2» и реконструкции итальянца Ренцо Пьяно.
К началу 1960-х годов стало ясно, что эпоха модернизма подходит к концу, — все манифесты исполнены, все эстетические программы воплощены, а пять отправных пунктов, так ярко сформулированных Ле Корбюзье, означают лишь бесконечное повторение уже не несущих смыслов «коробочных» композиций. Архитектура, согласно Чарльзу Дженксу, продолжила развитие по трем основным направлениям — поздний модернизм, постмодернизм и хай-тек.
Если обратиться к изложениям истории последнего, то практически всегда они будут начинаться с парижского Центра Помпиду — «вывернутого наизнанку» выставочного комплекса, построенного по проекту итальянца Ренцо Пьяно и британца Ричарда Роджерса.
Недавно работа Ренцо Пьяно появилась в Москве, и это пока что самое яркое событие в столичной архитектуре за последние месяцы. Речь идет о реконструкции построенного в 1905–1907 годах здания когда-то Трамвайной, а затем Городской центральной электрической станции и создании в нем Дома культуры «ГЭС-2».
Обращение мастера к пространству, созданному в домодернистскую эпоху, когда стиль модерн (аналог ар-нуво и югендстиля) еще шел рука об руку с поздней эклектикой, дало совершенно неожиданный результат.
Приехав в Москву, Ренцо Пьяно нашел в выполненном в неорусском стиле производственном здании всю философию появившегося позже модернизма. Что и подчеркнул с большим успехом. Оказывается, в начале ХХ века в Москве уже было все то, что потом явили миру самые выдающиеся архитекторы, те, кто, как любят выражаться, «определили облик современной архитектуры».
Однако главный повтор, то, что было провозглашено еще в Бобуре и составляет смысл эстетики хай-тека, архитектор воплотил в полной мере. Это огромное, стерильное, холодно-белое (чуть с серым) пространство, пустота, которую невозможно заполнить, вторая ипостась из гегелевской пары, оппозиция массе. Собственно это и есть главная идея данного образа.
По-видимому, смысл постройки и ее значение для Москвы в том, что в Москве появился камертон. Взятая нота — еще не музыка. Результат можно хвалить или ругать. Но планку, в сравнении с которой будет сразу заметна фальшь, невысокий профессионализм или неотточенный вкус, мы, пожалуй, получили.
Похоже, любуясь тем, что внутри, москвичи смирились с холодностью и плоскостностью внешних стен, с тем, что организаторы реконструкции не стали возвращать на фасады, спроектированные когда-то Василием Башкирцевым, «русско-византийские» стилевые приметы, вероятно призванные поддержать декор возвышающегося над противоположным берегом Москвы-реки творения Константина Тона.
